| Глава 6.7 Соседи черноморцев, военная служба, походы и волнения казаков.
А положение подсудимых было в высшей степени тяжелое. Сначала арестованные казаки сидели в Екатеринодаре. Здесь, по рассказам очевидцев, казаки томились в вырытых в земле ямах. Из одной такой ямы, находившейся на берегу Карасуна, казаки ушли через сделанный ими подкоп в реку. Потом арестованных перевели в Усть-Лабинскую тюрьму; но и тут положение их оказалось не лучшим. Арестованные казаки были помещены в открытых сараях или загонах, не защищавших их ни от солнца, ни от дождя. В июне 1799 года председатель военно-судной комиссии потребовал, чтобы Войсковое Правительство распорядилось сделать щиты для предохранения заключенных от солнца и дождя, а также зимние помещения. Казаки терпели нужду в одежде, в пище и в особенности в воде. Но когда председатель военно-судной комиссии потребовал от Войскового Правительства, чтобы оно прислало волов и бочки для доставления арестованным воды, а также наняло не из казаков, по распоряжению генерала Кнорринга, кашеваров, хлебопеков и прислугу, то войсковой атаман Котляревский, со своей стороны, предложил, чтобы работы и в особенности доставка воды производились самими арестованными казаками. Он просил комиссию избавить войско от расходов на бунтовщиков, видимо, всячески стараясь досадить им.
Комиссия, в свою очередь, относилась различно к арестованным, что зависело от перемены председателей. К первым двум председателям, генералам Михайлову и Горемыкину, казаки относились с большим доверием, чем к генерал-майору Глазову. Последний был небеспристрастным судьей и явным сторонником старшины. Комиссия потревожила массу народа – забирала под караул очень многих казаков, не имевших никакого отношения к делу, и выпускала потом. Куренные общества, со своей стороны, посылали не тех, кого требовали, как бы выгораживая лиц, прикосновенных к делу. В журнале Войскового Правительства 10 июня 1798 года значится, что в комиссию было представлено 36 казаков, совсем не значившихся в судебных списках, и наоборот, не доставлено 11 человек, значившихся в требовательных списках военно-судной комиссии. Журнальным постановлением 17 июня 1798 года Войсковое Правительство установило, что 76 бунтовщиков, по донесению куренных атаманов, не оказалось – одни скрылись, другие раньше образования суда ушли на заработки из войска. Во многих случаях и куренные общества и атаманы скрывали и выгораживали причастных к бунту лиц. В феврале 1799 года Войсковое Правительство предписало Екатеринодарскому окружному начальнику, чтобы он заставил Джерелиевское и Полтавское куренные общества и атаманов непременно доставить требуемых в военно-судную комиссию казаков, под угрозой вызвать в противном случае роту солдат, которую должны будут продовольствовать общества на свой счет. В общем, в Усть-Лабе содержалось от 147 до 168 арестованных казаков. Всех обвиняемых было 222, но 55 человек умерло до решения суда. Депутаты же волнующихся казаков были арестованы в Петербурге. Относительно этого передает очень интересные подробности служивший при дворе императора Павла Саблуков. «По возвращении из персидского похода, – говорит он, – черноморские казаки действительно были в самом крайнем положении: они оставались вовсе без хлеба и без всяких средств к продолжению существования своего». Возник ропот. Казаки потребовали, «чтобы отправили их к государю и ему они принесут жалобы свои». Когда же казачьи депутаты явились в Гатчино, то встретил их адъютант Растопчин, сказавший, что государь поехал гулять, и велел дожидаться его. Казаки ждали до двух часов дня. Вышел снова Растопчин в сопровождении караула и объявил высочайшую волю казакам, что их приказано арестовать и отправить в Петропавловскую крепость. Саблукову при этом адъютант добавил, что «если бы кто из казаков вздумал сопротивляться, то велено приколоть таковых». Никто, разумеется, не сопротивлялся.
Четыре гола тянулся суд над волновавшимися черноморцами. Часть подсудимых, избранных депутатами к государю, – Дикун, Шмалько, Собакарь, Калина, Панасенко, Швидкий, Христофоров, Чуприна, Маковецкий, Половой, Малиновский, Любарский, Келебердян и Шугайло – были преданы суду при Санкт-Петербургском ордонансгаузе. Для суда над остальными 222 казаками была учреждена военно-судная комиссия при мушкатерском полку в крепости Усть-Лабинской. Тому же суду в Усть-Лабе подлежали пять старшин по особым делам. Длительность суда отразилась крайне неблагоприятно на подсудимых. Из 14 депутатов, сидевших в Петропавловской крепости в Петербурге, в течение первого же года умер один – Келебердян, из 222 казаков, попавших в Усть-Лабинскую тюрьму, умерло 55 человек, т.е. почти 25 %. Цифра смертности ужасающая. Очевидно, положение несчастных узников было выше всякой меры тяжелое. Различные инстанции суда отнеслись различно к степени виновности подсудимых – низшие суровее высших. Суд при Санкт-Петербургском ордонансгаузе установил прежде всего тот в высшей степени важный факт, что казаки первую жалобу на притеснения и несправедливые отношения к ним старшин подали главнокомандующему на Кавказе графу Гудовичу и что граф Гудович предложил им направить жалобу в Войсковое Правительство.
Вину же казаков суд нашел в том, что при подаче жалобы войсковому начальству они ослушались его и не разошлись по домам, совершивши потом ряд других правонарушений. На этом основании Дикун и Шмалько признаны были виновными в том, что, участвуя вместе с другими в беспорядках, «склонили в свою сторону почти всех живущих в войске казаков» и были избраны казаками первый войсковым есаулом, а второй пушкарем; Собакарь же, избранный также полковником на меновой двор, и Половой были главными пособниками двух первых. Почему Дикуна и Шмалько, «яко начинщиков смятения», а Собакаря и Полового, «ведавших о том и не донесших», приговорено повесить, остальных их сообщников «бить кнутом и, вырезав ноздри, сослать в вечную работу на галеры». Приговор этот 2 декабря 1797 года был представлен Государю Павлу, который приказал оставить его без исполнения до окончания дела об остальных участниках в персидском бунте.
Еще суровее отнеслась к казакам военно-судная комиссия в Усть-Лабе. Из 167 казаков 87 поставлены были в вину: подача просьбы, неповиновение начальству, освобождение из- под ареста Дикуна и Шмалька, произнесение слов о неповиновении войсковому атаману Котляревскому, рассылка по селениям возмутительных писем, бунт против караула и упорство против суда, выразившееся в нежелании давать показания, являться в суд и подписывать бумаги; затем 15 человек найдены виновными, как соучастники с 87 обвиняемыми в неповиновении начальству, 16 казаков – в отказе усмирять бунтовщиков и присоединении к ним, 18 казаков – в проступках во время нахождения их под судом против караула и суда, еще 15 казаков – в рассылке возмутительных писем, и, наконец, 14 человек в подаче просьбы и в упрямстве против караула и суда. И несмотря на это разграничение проступков, суд приговорил всех 165 казаков «казнить смертию: повесить». Двух казаков, бывших в возрасте 14 лет, суд, в видах смягчения наказания, постановил «прогнать шпицрутенами сквозь тысячу человек одного 8, а другого 10 раз».
Независимо от этого, подполковника Чернышева, бывшего после смерти Головатого начальником персидского отряда, – за невыдачу казакам заработанных денег, за продажу при посредстве сотника Черкащенка и хорунжего Холявки водки в то время, когда выдавалась казакам казенная порция, и, наконец, за отлучку от команды без нужды, – суд приговорил лишить чинов и сослать на поселение в Сибирь, а Черкащенка и Холявку – по лишении чинов – на поселение в отдаленные губернии. Понесли, следовательно, наказания три старшины из числа тех, на которых жаловались казаки. Наряду с относительно легким наказанием их, суд постановил повесить подпоручика Кравца и сотника Романовского – первого за произнесение неприличных слов под знаменами и неохотное исполнение приказания командира, а второго за пьянство с бунтовавшими казаками, прием их на дому и угрозы прапорщику, которому поручено было его арестовать.
Таковы были приговоры первых двух инстанций суда. При условии присуждения самых жестоких кар, в основу постановлений суда вкрались явные противоречия. Одним из главных мотивов обвинения служила подача. жалобы казаками на старшин, а между тем подать жалобу в Войсковое Правительство распорядился сам главнокомандующий граф Гудович, и жалоба если не по всем пунктам, то по некоторым не только найдена справедливой, но трое старшин по этой жалобе преданы были суду и приговорены к наказаниям за проступки против жаловавшихся казаков. Выходит, что суд находил нужным повесить людей, между прочим, за исполнение распоряжения главнокомандующего и справедливые претензии на старшин.
Той же точки зрения, какую установили на общий характер преступлений казаков две первые инстанции суда, держался и генерал-аудитор, на заключение которого поступили приговоры судов. Он изменил лишь степени наказаний и исключил из наказаний смертную казнь. Взамен последней одних генерал-аудитор постановил бить кнутом нещадно,вырезать ноздри, наложить клейма и сослать на вечные каторжные работы в Сибирь, другим вместо кнута назначено сечение розгами с ссылкой на каторгу, третьим – шпицрутены, четвертым – плети и поселение и пятым – шпицрутены и поселение в Сибири. Чернышев, Черкашенко и Холявка – приговорены были к лишению чинов и к поселению в Тобольске, а подпоручик Кравец к поселению в Сибири.
Приговоры судов и свое заключение генерал-аудитор представил на Высочайшее усмотрение, и 28 августа 1800 года император Павел приказал: «Дикуна, Шмалька, Собакаря и Полового высечь кнутом, поставить знаки и послать в крепостную работу в Сибирь, а прочих оставить без наказания свободными». Таким образом, Высочайшей конфирмацией был разрублен, наконец, Гордиев узел Черноморского войска, завязанный Котляревским с старшиною. Судьбе, однако, угодно было распорядиться иначе. Дикун умер в Бериславе на пути из Петербурга на родину, где борец за казачьи права подлежал позорному наказанию, Шмалько попал снова в Екатеринодар, но умер здесь в тюрьме, и лишь Собакарь и Половой явились козлами отпущения за несомненные вины злоупотреблявшей старшины и напрасные чаяния казачества. Для Собакаря и Полового нарочито был прислан из Акмечети палач Крюков, и 4 ноября они наказаны были по 71 удару кнутом, с вырыванием ноздрей и клеймением, а 27 декабря Собакарь и 30 декабря Половой отправлены были в Омск в крепостные работы.
Так закончился персидский бунт. Это был последний акт из истории славного Запорожья, лебединая песня его сынов черноморцев о казачьей воле и демократических порядках. Иная история начиналась. Около этого времени радикально изменился весь юг нынешней России: переменились международные отношения, переместились отдельные народности, Россия придвинула свои границы к Черному морю и Кубани, короче, историческая арена, на которой действовал рыцарь степей запорожец, канула в вечность. Его наследнику черноморцу пришлось почти заново все начинать: селиться в новом крае, обзаводиться заново хозяйством, устраивать новые порядки внутренней жизни, насаждать семейственное житие, менять формы военной службы и способы борьбы, сторожить соседей горцев, обещавших в ближайшем будущем непрерывные кровавые драмы, и совершить многое другое.
Понятно, что при таких условиях народному движению, известному под именем персидского бунта, не суждено было вызвать к жизни формы казачьего демократического уклада. На смену широким потоком шли иные жизненные течения под влиянием централизирующей и все объединяющей государственности. В недрах самого казачества нашлись сильные союзники этой централистической политики правительства – казачьи старшины. Над казачьим самоуправлением и вольностями поставлен был крест. Умерли стихийные демократические течения казачества, умерло выборное начало, умерла Войсковая Рада. И потребовалось целое столетие для того, чтобы современное уже казачество могло собраться на Войсковую Раду при иных условиях и обстановке.
Таковы судьбы истории.
Оглавление | |
