| Так началась наша необычная жизнь. Надо отдать должное – немцы и румыны пока нас не трогали. При наших ограниченных возможностях мы не могли запустить имеющуюся в нашем распоряжении небольшую известковую печь, да и не было особой необходимости заниматься этим в столь лихое время.
Порой слышались отголоски уходящих вдаль сражений, эшелоны вражеских самолётов низко проплывали над нами, вновь и вновь напоминая нам о реальной действительности настоящих событий. Было непривычно, страшно и жутко! Но больше всего мы боялись прихода к нам «незваных гостей». И это было вовсе не напрасно, – с волнением продолжала моя собеседница, – враги, закончив, наконец, свои фортификационные работы, взялись за устройство своего быта, и здесь не надо много гадать – первым объектом их назойливого внимания оказались именно мы. Но не столько жена моего брата Наталья или я, сколько моя старшая сестра Оксана. Надо думать, дела здесь были куда серьёзней.
Первому же нашествию румынского офицера, желающего поближе познакомиться с Оксаной, был положен конец командиром боевого гарнизона оберштурфюрером Отто Лихтенбергом – высоким долговязым немецким офицером. Два железных креста за боевые действия в Северной Африке и во Франции говорили о многом. Был он в меру культурен, но дьявольски лицемерен и опасен. В момент любого пустякового нервозного разговора, его мелко дрожащие руки невольно тянулись к висящей на его боку кобуре тяжёлого Парабеллума.
В этот роковой для нас вечер немецкий офицер, демонстративно выпроводив румына «неудачника», основательно настроился на своё грязное дело. Надвигающаяся опасность грозила непредсказуемыми последствиями. И мы все понимали это! Рисковать не стали – в полночь, взяв самое необходимое, моя старшая сестра Оксана ушла к партизанам. Утренний допрос ничего не прояснил. Немецкий офицер, по всей видимости, сам понял щекотливое положение русской «фрау» и отпустил нас восвояси – на этом и кончилось было это курьёзное дело.
По сей день не могу даже и предположить, чем же был вызван повторный, столь неожиданный, визит этого немецкого изверга в нашу убогую землянку в следующий роковой вечер. Он долго сидел, согнувшись на наших нарах, скрежеча зубами. Затем, словно спохватившись, вынул из кобуры свой огромный Парабеллум и молча вывел нас с Натальей за порог нашей землянки. Мы и раньше чувствовали, что всё это не кончится для на добром, но о таком обороте дела не могли даже и подумать.
Молча, подталкивая в спину дулом своего пистолета, вёл нас фашист к небольшому обрыву, громко выкрикивая:
– Русиш швайн!
Чувствуем, что дело наше никудышное, справа – крутая стена глубокого оврага, слева – громадная вымоина, бежать вперёд – верная смерть!
Здесь Прасковья Николаевна от волнения глубоко вздохнула и вновь повела свой страшный рассказ:
– Наконец, поняли, что мы на краю верной гибели. Что пришло в наши головы в столь трагический для нас час? Так это Божественная молитва! Я и сейчас не могу с достоверностью утверждать, что для нас значили эти Святые Слова, когда совсем рядом, раздирая всё живое, неожиданно раздались резкие выстрелы. Что-то упругое горячее обожгло наши щёки, навзничь бросив нас на сырую холодную землю ночного оврага.
Прошло немало времени, прежде чем поняли, что мы всё ещё живы. Слегка, по интуиции ощупываем себя – целы ли руки, ноги? Разговор не получался – сильный звон в ушах не давал нам возможности окончательно разобраться в себе, лишь обгорелые щёки от пороховой гари по-прежнему пылали невыносимой болью. В полночь окончательно пришли в себя. Мы молча лежали на сырой пожухлой траве оврага. Как хотелось в эти тяжёлые минуты ощутить близость своих родных людей.
Хотелось бы сказать, что после столь «странного» испытания, у нас больше не появлялись ни румыны, ни немцы, за тем редким исключением, когда требовалась наша помощь в некоторых хозяйственных делах.
Тем временем шла срочная перегруппировка вражеских войск от Новороссийска до седой Тамани. С тем, чтобы удержать это крайне важное стратегическое направление, фашисты, не теряя времени, решили возвести невиданный по своей мощи плацдарм – многоэшелонированную оборону под названием «Голубая линия».
Оккупанты ожесточились. В срочном порядке из местного населения создавались рабочие группы, команды по возведению своих оборонительных сооружений, по ремонту непролазных лежнёвых проходов и дорог для оперативного подброса своей военной техники, вооружения, боеприпасов и продовольствия к местам будущих сражений. Тяжёлые времена нависли над местным оккупированным населением. Казалось, что непроглядная темень неопределённости надолго зависла над нами, смутный страх вкрадывался в поникшие души некоторых людей. Но это продолжалось недолго. То тут, то там в станицах и хуторах родного края стали появляться, написанные от руки, партизанские листовки, отражающие реальное положение дел на фронтах Отечественной войны. Уже отброшены фашисты от сердца нашей Родины – Москвы, освобождены многие города и сёла от фашистского гнёта – это уже говорило о многом!
Так же незримо, но ощутимо громили врага наши партизанские отряды. В непроходимых Натухаевских и Гостагаевских лесах активно действовали наши неуловимые мстители из г.Анапы, станицы Варениковской, Гостагаевской, Щербиновской, Камышеватовской и других хуторов и сёл родного края – не было пощады врагу нигде!
Не остался без партизанского внимания и значительный немецкий гарнизон, расположенный в районе посёлка Школьный и известковых печей. Эта высота имела своё определённое стратегическое значение в системе «Голубой Линии».
Партизанскому отряду под командованием командира Кузьмы Григорьевича Приходько и его комиссару Павлу Акимовичу Фролову, первого секретаря Анапского райкома, был дан приказ – имеющимися силами двух партизанских отрядов уничтожить эту вражескую группировку.
Надо сразу оговориться – задача была не из лёгких. Лесные партизаны – это не регулярные войска, да ещё с ограниченным количеством боеприпасов, но командир смело взялся за это непростое дело – благо местные партизаны из станицы Гостагаевской хорошо знали эти места, что в какой-то степени упрощало намеченную задачу.
Приближалась середина ноября 1942 года. Было довольно прохладно, но дождя не предвиделось. Разведка, посланная к немецким позициям доложила, что подходы и тропы заминированы, а наверху, меж деревьев обнаружены «Кукушки» – вражеские снайперы-разведчики. Это была обычная тактика врага. На устранение этого опасного препятствия требовалась ночь. Были брошены все силы, и к утру следующего дня партизаны всеми имеющимися силами навалились на вражеский гарнизон. Первые же цепи наступающих были ошеломлены увиденным – несколько вырвавшихся вперёд людей буквально взлетели в воздух на повторном минном кольцевом заграждении, непосредственно окружающим вражеский гарнизон.
К большому несчастью, атака захлебнулась. Град смертельной шрапнели осыпал партизан, бросая их на сырую землю. Тяжело было терять своих людей, ещё тяжелее – не выполнить боевого задания! Пришлось на сей раз возвращаться не солоно хлебавши. И такое нередко бывало в нелёгкой партизанской жизни. Этот случай для всех участников этой неудачной операции явилась на будущее неплохим уроком.
Прасковья Николаевна, убедившись, что слушаю её внимательно, вновь продолжила своё повествование:
– Знаете, сейчас совсем иная жизнь, иные люди. Кому всё это расскажешь? Да и может ли это сейчас кого-либо заинтересовать? Но если уж случилось такое дело, то хотелось бы довершить всё это до конца.
Я был искренне благодарен этой мужественной женщине из далёкого сурового времени за то, что она вела меня по тернистым тропам свой нелёгкой жизни, за то, что она вновь и вновь открывала мне новые пласты ещё не изученной истории давно минувшей войны!
– После той нелепой истории, что случилась в тот трагический вечер с немецким офицером, ничего не изменилось. Мы с Наташей, словно забытые всеми, с болью в душе отсчитывали каждый пройденный день с сомнением, что всё это вряд ли когда-нибудь кончиться. Надежда освобождения нас своими партизанами, к сожалению не оправдалась. Заминированные тропы, дороги, совместно с патрульным дозором не давали нам возможности покинуть эти места, и мы с Наташей, женой моего брата Григория, вновь вверглись в душевное уныние.
Однажды, где-то в 16-х числах ноября, в промозглую ветреную дождливую ночь нас разбудил осторожный стук в дверь нашей землянки. Мы тихо лежали с Наташей, боясь пошевелиться – мало ли кто может нагрянуть в эту страшную глухую ночь?
Но повторный настойчивый стук с небольшими промежутками продолжался и продолжался, подталкивая нас к решительным действиям. И мы, словно сговорившись, пошли на отчаянный шаг – будь что будет! И осторожно открыли дверь, нашему удивлению не было конца, когда мы услышали в темноте ночи знакомый голос родного брата Григория.
Соблюдая крайнюю осторожность, мы ввели его за порог нашей землянки. Каждый из нас понимал серьёзность происходящего. Не зажигая коптилки, мы проговорили так до рассвета, узнав немало новостей о партизанской жизни Григория и моей сестры Оксаны. Посоветовавшись, мы решили спрятать своего брата на весь день здесь же за мой спальный топчан, тщательно заложив его старыми тряпками.
Признаться, мы очень беспокоились не столько за свою судьбу, сколько за судьбу своего единственного брата. Провала быть не должно, если же это случиться – всех нас ожидал немедленный расстрел, здесь же, в овраге, возле наших землянок. В худшем случае – пеньковая петля и виселица возле своих родных хат.
Думали, что уже никак и не кончится этот страшный день. Каждый пройденный час казался нам целым годом. Наконец, стемнело, и мы с Наташей, словно выжатые тряпки, без чувств повалились на свои дощатые нары. Скажем честно, не каждый из нас способен выдержать столь длительное нервное напряжение. Поверьте, не каждый, особенно когда рядом с вами находится штаб фашистских карателей.
Наступила вторая ночь, более беспокойная, чем первая. Григорий, подозвав нас поближе к себе, осторожно открыл свою тяжёлую суму и небольшую плетёную корзину, взглянув, мы ахнули – вся поклажа нашего брата была наполнена боеприпасами. Здесь красовались мощные противопехотные мины, огромный фашистский Парабеллум, да уйма немецких гранат с длинными рукоятками.
«Да, – подумали мы с Наташей, – ещё не хватало всего этого на наши несчастные бедные головушки».
– Ведь, наверняка, пропадём, – со страхом в голосе произнесли мы одновременно.
– Молчите! – грозно произнёс Григорий, – мы теперь все связаны одной верёвочкой, а ваше дело не паниковать, а помогать нам вытравливать эту сволочь с нашего хутора. Давайте веселее прятать эти боеприпасы и чтобы ни гу-гу, иначе всем нам каюк, поняли?
Мы словно отрезвев от неожиданного страха, мигом принялись рассовывать этот страшный груз во все дырки соседней низенькой землянки с нашим выброшенным хозяйственным скарбом.
К полуночи, основательно устав, сели мы, наконец, на свои жёсткие нары, а Григорий тихо произнёс:
– Дело-то вот какое – всё, что я доставил вам сюда, в скором времени потребуется нам. Теперь дело осталось лишь за вами. – Он невольно повернулся к дверям и тихо прошептал. – Я обязан обучить вас, как обращаться с этим опасным грузом, и лишь в этом лично убедившись, могу смело доложить командиру нашего партизанского отряда о том, что я выполнил свою задачу!
Мы понимали нелёгкое положение нашего брата и со страхом продолжали слушать его деловые наставления. Значит, после полуночи я обязана охранять подступы к своим землянкам, пока мой брат будет обучать свою жену Наталью хитроумным премудростям, которые в скором времени наверняка могут пригодиться нам.
Угрюмо роптал над нами осенний лес, роняя свои, уже пожелтевшие, листья. Эта ночь была на редкость тёмною и дождливою. Сырой и непроницаемой мрак заставлял съёживаться людей. Натужный рёв, уходящих на восток тяжело нагруженных бомбардировщиков, перекрывался артиллерийской канонадой. Дальние вспышки зенитных снарядов в вышине небосвода чередовались с яркими лучами вездесущих прожекторов.
Наконец, настал самый удобный момент, и наш брат Григорий бесследно исчез в глухой темени ночи. Мы же, постояв ещё с полчаса и убедившись в полной безопасности нашего ночного гостя, бесшумно вернулись в своё неказистое подземное убежище.
Так понемногу проходило время. По мере необходимости нас вызывали наверх. Меня, как обычно, направляли в их походную столовую мыть чугунные котлы. Наташу же – для мытья солдатской посуды, уборки столовой и штаба. Свои обязанности мы исполняли довольно добросовестно, со знанием своего дела. Но в то же время нас успокаивало то, что вражеские солдаты не имели привычки шарить в наших немудреных тряпках, но всё равно при одной такой мысли по нашему телу вновь пробегали холодные мурашки. Нам всегда казалось, что нас постоянно спасает не кто иной, как сам Господь Бог. И всё же каждый раз, возвращаясь к себе, нас не покидало какое-то необычное состояние.
Как-то в последнее время стала замечать, что жена моего брата Наталья была какой-то задумчивой, замкнутой, будто что-то её угнетало, и это не укрылось от моего внимания – ну кто же её лучше знает, как не я? Однажды, укладываясь спать, я всё же решила открыть завесу этой тайны:
– Вот что, Наташа, рассказывай прямо, что случилось с тобой в последнее время? Надеюсь, что пойму тебя, и мы вместе разберёмся во всём этом.
Долго молчала она в темноте нашей маленькой землянки, затем тихо произнесла:
– Мне бы не хотелось впутывать тебя в столь курьёзное дело, но видно придётся, – она вновь замолчала, словно собираясь с мыслями. Я понимала и не спешила торопить. Затем услышала её сдержанный шёпот. – Смотри, Прасковья, хочу доверить тебе очень и очень серьёзное дело, и об этом знают лишь трое: командир партизанского отряда, твой брат Григорий и я. Теперь об этом будешь знать и ты. Этот секрет ни при каких обстоятельствах не должен выйти за порог нашей землянки, иначе лишимся жизни не только мы с тобой, даже может погибнуть и весь партизанский отряд.
Страх, будто холодный ветер, ворвался в мою душу. Я молча слушала свою Наташу и, словно комья холодного снега, глотала эту страшную весть:
– Помни, ровно через неделю, где-то в последних числах ноября здесь произойдут большие события – вражеский гарнизон будет окружён, а мы с тобой, Прасковья, обязаны принять непосредственное участие в этом опасном для нас деле, отсюда, изнутри. Грех-то нам будет какой, коль мы с тобой окажемся в стороне от этого дела, ведь будут надеяться на нас не только Григорий с Оксаной, но и весь партизанский отряд. Так вот, запомни, в ночь перед нападением с противоположного угла нашего оврага три раза тревожно прокаркает ворона – это будет условным сигналом для минирования вражеского штаба. Помни, задача вовсе не лёгкая, а ты в этот момент будешь подстраховывать меня – это очень и очень важно! Вот почему и я решила, наконец, открыть тебе свой секрет. И мы наверняка справимся с этим заданием. Главное, Прасковья, нужно вовремя оттуда уйти, ибо наши партизаны, в пылу этой схватки, не могут гарантировать нам что-либо утешительного. А сейчас, дорогая сестричка, давай-ка лучше ляжем спать, а уж утром на свежую голову будем думать, как удачнее приведём наш план в действие – времени осталось ведь совсем немного.
Так мы, с тревогой о завтрашнем дне заснули беспокойным сном. Наступившее утро принесло новые заботы, а предстоящий боевой план вынуждал нас по иному смотреть на окружающую нас действительность. Вроде бы оно так и должно быть, но где-то там, далеко, в глубине нашего сознания стало ощущаться гордое чувство нашей сопричастности к освобождению нашего хутора, к освобождению всей нашей родной стороны от ненавистных оккупантов и тогда тоскливый, гнетущий душу страх исчезал в нас перед предстоящими испытаниями!
Я с гордостью и уважением смотрел на эту тихую, но в то же время бесстрашную, волевую женщину, прошедшую суровую школу жизни и тяжёлых испытаний прошедшей Великой Отечественной войны.
Надо с гордостью осознавать, что в те далёкие годы немало было настоящих искренних патриотов своей Родины, которые искренне, не жалея сил, порой и своей жизни, беспощадно боролись с оккупантами, имея в своих руках любое, даже случайно подобранное трофейное оружие, изгоняя эту фашистскую сволочь с родной Кубанской земли.
Хотелось бы особо отметить, что в период боевых действий этим отважным партизанам порой было некогда, а порой и некому вручать их заслуженные награды. Конечно, в послевоенные годы, когда наша страна была ещё в разрухе, тут уж не до прошлых воспоминаний – это и понятно. Но крайне жаль, когда прошло немало десятилетий, ещё не заросли травой партизанские траншеи и окопы, а священная память об их героических поступках, об их тяжелейшей борьбе с врагом в нелёгких лесных условиях, практически отдано забвению!
Даже не верилось, что сейчас предо мной, на оставшихся развалинах своей хаты, сидит человек из далёкой легенды – Прасковья Николаевна Колесничук, принимавшей в Гостагаевских лесах непосредственное участие в партизанских вылазках тех военных времён!
– А события развивались своим чередом, – вновь начала свой прерванный рассказ моя неутомимая собеседница, – заканчивались последние дни ноября 1942 года. Золотая осень оказалась поздней, но прохладной. Щербиновский партизанский отряд, возглавляемый начальником райотдела НКВД Булавенко В.Я. находился от нас слева, Варениковский же партизанский отряд находился справа, северней посёлка Школьного. По данным нашего брата Григория Колесничук, со дня на день могла начаться операция партизан, мы же с женой Григория – Наташей, кутаясь в свои тёплые одежды, каждую ночь выходили из своей землянки, пристально вслушиваясь в тревожную темноту. Прозевав условный сигнал, мы могли поставить своих партизан в трудное положение, возможно даже сорвать их операцию, поэтому в этом вопросе мы были строги и внимательны, поделив ночь пополам. Ввиду особой осторожности поданный сигнал должен быть коротким, с тем, чтобы не привлечь к себе ночной вражеский дозор. Именно это и заставляло нас быть предельно бдительными. Так пролетели три долгих ночи. Надо и нас понять – вымотались основательно, а наш дневной сон мог привлечь подозрение врага.
В полночь 25-го ноября мы услышали, наконец, долгожданный сигнал. Нет! Он не напугал нас, а ещё сильнее утвердил нас в правильности нашего поступка – мы были воодушевлены и активно принялись за выполнение нашего необычного задания.
Со стороны глубокого оврага, тайной, лишь нам известной тропой, мы с Наташей, где на четвереньках, где ползком сквозь колючий кустарник, добрались-таки до цели нашего объекта. Вот, наконец, и наша родная хата – здесь ненавистные оккупанты свили своё вражеское гнездо! Не надо думать, что немцы относились к своим обязанностям халатно, и спустя рукава охраняли свои объекты. Нет! Тем более свой штаб. Об этом и речи быть не могло. Мы же с Наташей, частенько помогая им в хозяйственных делах, хорошо знали их повседневный быт, из-за чего нам и не составило особого труда осторожно проникнуть во вражеский штаб, в заранее подготовленный нами подкоп. Благо то, что колючие кусты бузины и другой растительности, полукольцом обхватившие эту старенькую хату, не давали возможности врагу во время обнаружить свою роковую беду.
Была дорога каждая секунда. Ночные занятия по установке мины, за плотно закрытыми дверями нашей землянки, не прошли напрасно для моей Натальи даром. Сейчас она смело орудовала внутри фашистского штаба, за стенами которой слышались мерные шаги румынского часового. Осечка исключалась!
В напряжении работали дрожащие руки и пальцы Наташи. Капли холодного пота выступали на её спине, когда за окном штаба вдруг останавливался вражеский часовой, к чему-то чутко прислушиваясь, но руки отважной партизанки продолжали делать своё дело. Наконец, всё кончено! Плотная ночная темнота сжимала всё ещё дрожащее тело Наташи, когда она почти в изнеможении покинула свой тайный входной лаз. Надёжно замаскировав отверстие, обдирая руки и ноги об колючий кустарник, мы осторожно двинулись к окраине спасительного оврага, тщательно прислушиваясь к шорохам и звукам этой непроглядной ночи. Здесь были мы уже вне опасности. Хотя и посты кругом, но мы, словно дикие кошки, без особых приключений добрались до своего спасительного порога. Не хотелось ничего – ни говорить о чём-либо, ни подытоживать свой опасный рейд, хотелось лишь упасть лицом на тёплый топчан своей землянки и крепко заснуть!
…Последние ночные тени всё ещё прятались в угрюмых лесных закоулках. Бледнела ночь. Понемногу стали гаснуть звёзды – всё чётче и чётче стали проявляться контуры заспанных деревьев, когда вдруг тишину утра разорвал неожиданный залп партизанского огня. Мигом вскочив со своих нар, мы с Наташей кинулись за порог своей землянки в промозглую свежесть предрассветного осеннего утра.
– Это наши, – тихо шепнула мне подруга. Я и сама была не маленькой, чтобы не понять происходящее. Надо было осознать, что и на этот момент партизаны не располагали столь численным преимуществом – важен был правильный тактический момент.
Шквал огня нарастал и нарастал по мере наступления партизан на переднюю линию вражеской обороны. Расчёт был верен – застать врасплох полусонного врага и молниеносным броском с 3-х сторон выбить немцев из своих, хорошо укреплённых позиций. Надо сказать, что на первых порах это удавалось – чуть не третья часть вражеского гарнизона навсегда осталась лежать в передних траншеях, но затем дело застопорилось. Оставшаяся часть немецкого гарнизона, опомнившись, всё же успела занять вторую линию своей обороны, круто изменив этим всю сложившуюся ситуацию – заработали вражеские миномёты. Нет хуже и опасней их слепого огня в густом непроходимом лесу. Урон значительный!
Первая цепь партизан-пластунов со связкой гранат осторожно двинулась в обход вражеских позиций и ценой своих неимоверных усилий всё же заставила замолчать несколько миномётных точек, но многие отважные герои так и не смогли вернуться на свои исходные позиции, оставшись лежать на брустверах немецких окопов. Положение явно ухудшалось, а время уходило. Необходимо было срочное решение. Что же делать дальше? И оно пришло совсем неожиданно – десятки дымовых шашек вместе с гранатами полетели в траншеи врага, напрочь ухудшив ход всего боя. Но иного выхода из столь критической ситуации у партизан не было!
Враг был коварен и опытен, но с такой странной стратегией местных партизан встречался впервые, и он, неожиданно потеряв свою боевую инициативу, занял круговую оборону. Это в какой-то степени приободрило партизан, но создавшаяся неясная обстановка вовсе не радовала командира партизанского отряда Булавенко В.Я. Любое промедление грозило для него явной бедой – с часу на час к обороняющимся немцам могло появиться свежее подкрепление. И вновь начался решительный штурм недобитого фашистского гарнизона.
Едкий тёмно-жёлтый дым словно густым одеялом накрыл вражеские позиции, полностью отняв у него инициативу. Началась неожиданная паника. Немцы и румыны, под шквалом партизанского огня, задыхаясь и падая, пятились к своему последнему рубежу, к окопам полного профиля, проходящему извилистой лентой, вдоль испуганных хат обречённого хутора, бросая в спешке свои миномётные позиции и крупнокалиберную боевую технику.
– Признаюсь, – промолвила тихо Прасковья Николаевна, – в тот критический момент у меня дрожали и руки и ноги. Было страшно, не верилось даже, что всё это происходит здесь, совсем рядом со мной, в моём родном хуторе! Я хорошо знаю тихую, скромную жену своего брата Наталью, но сейчас, в эти решающие минуты, передо мной стояла совсем другая женщина. Она спокойно доставала из моей старенькой плетёной корзины трофейные немецкие гранаты, спокойно выдёргивала чеку, хладнокровно, со сжатыми челюстями и изо всей силы швыряла их в самую гущу отступающего врага, не подпуская эту обезумевшую ораву к спасительной траншее, со словами:
– Ешьте, гады, ешьте!
Клубы набегающего дыма обволакивали бесстрашную партизанку, но она, не теряя самообладания, по-прежнему продолжала своё дело, спохватившись лишь тогда, когда полностью опустела плетёная посудина.
Зажатым партизанами в смертельном кольце фашистам не оставалось иного укрытия, как попытаться спастись за стенами своего саманного штаба. Но и на сей раз судьба была к ним неблагосклонна – раздался страшный взрыв, содрогнулась поверженная земля. Тучи земли, пыли и удушающего порохового дыма на миг закрыло утреннее небо. Остатки поверженных врагов, отброшенных силой взрыва, вновь рванулись к траншеям. Моя Наталья, как и я, оглушённая столь небывалым взрывом, стряхивая с себя комья сыпучей земли, методично брала на мушку своего огромного Парабеллума подходящих и подползающих к окопам фашистов. Пощады не было никому!
Но к большому несчастью, это ей чуть не стоило жизни – увлекшись, она и не заметила случайно вынырнувшего из густого дыма высокого долговязого немецкого офицера, пытающегося нанести ей смертельный удар, но мгновенная реакция, находящегося неподалёку родного мужа Григория, спасла ей жизнь.
Фашист, словно подрубленное дерево, рухнул в тёмный провал окопа. Сорванная с его головы грязно-зелёная каска с желтоватой свастикой, резко ударилась об обнажённый взрывом, фундамент нашей хаты и, закружившись будто от сильной боли, навзничь нырнула вслед за своим незадачливым хозяином – немецким офицером Фоном Отто-Лихтенбергом.
– Странно то, – будто извинившись, произнесла моя собеседница, – что и по сей день не могу забыть этот яркий трагический эпизод минувшей войны. Уже спустя много лет ко мне не раз приходило желание прийти на места этих боевых схваток и вновь вспомнить тот последний незабываемый бой. Но шли годы, и как это всегда бывает, по независящим от нас обстоятельствам, моя встреча с прошлым никак не получалась. И всё же, наконец-то я здесь! Видите, – она осторожно подняла со дна давно обсыпанного и заросшего бурьяном окопа старую поржавевшую немецкую каску и, вытряхивая из её нутра рыхлый грунт с пожелтевшим от времени мелким щебнем, тихо сказала, – эта каска пролежала здесь со дня незабываемого последнего нашего боя, и с ней связана какая-то частица и моей жизни. – Вновь со вздохом и какой-то печалью дополнила эта старая женщина, обращаясь ко мне.
В последних числах ноября и начале декабря 1942 года основательно испортилась погода. Обсыпался с деревьев жёлтый лист. Наступили холода. Насквозь пронизывающий северо-восточный ветер с дождём и снегом преследовал партизан, усложняя и без того тяжёлый лесной быт. Надеяться на помощь и без того угнетённого населения не представлялось возможным. На руках были больные и раненые. Решение пришло само собой – всеми имеющимися силами прорываться к своим, через действующую линию фронта. К сожалению, это удалось не многим. С тех пор окончательно потерялся след моего брата Григория и сестры Оксаны. А об отце и матери и говорить-то тяжело. Зима 1942-1943 гг. выдалась крайне холодной и голодной – тогда всем было нелегко. Не смогли выдержать столь суровую зиму в станице Гостагаевской мои престарелые родители – вот и осталась я совсем одна, а помочь отцу и матери в их последний час, мы просто не имели возможности в то трудное для всех время.
Страница 4 Назад Вперед | |
