| – Прасковья, уже пора! Иди и зови их – места нам здесь не совсем-то уж и знакомые, и, не дай Бог, припозднимся и заблудимся в этой наступающей темени, – негромко произнёс Григорий, понадёжней укладывая нашу поклажу.
Наконец, с края пологого оврага вижу, что наши недавние соседи, так же завершив свою работу, укладывают свои пожитки. Спускаюсь к ним и говорю:
– Вот что, добрые люди, Вам до своего жилья наверняка не близко, давайте, присоединяйтесь к нам – здесь, совсем невдалеке, наш хутор.
Вот так, все вместе, в вечернем сумраке, перебирая меж собой последние новости, мы осторожно двинулись по лесной тропе, с любопытством вслушиваясь в таинственный шорох засыпающего леса. Наконец, сквозь густую листву едва обозначились чуть заметные контуры одиноких хат. Вот мы и дома!
Теперь вот о чём – ещё раз убеждаюсь, что люди, прожившие столь большую и трудную жизнь, так мудры и понятливы! Да, так оно и есть. Нас с радостью встретила, словно своих родных, наша прежняя хозяйка. И не просто встретила с пустыми руками, она словно всё знала наперёд – нас всех поджидал великолепный ужин из разнообразных солений, горячих кукурузных лепёшек, да душистой каши – мамалыги. Мне крайне трудно объяснить современным людям, что это значило в те голодные, военные годы. В тот момент мы искренне были благодарны за столь богатый ужин нашей хозяйке – удивительной русской женщине Матрёне Игнатьевне Коростылёвой. Мне и по сей день не забыть её доброго, светлого, с красивым овалом, лица с сетью мудрых житейских морщин. Да, были вот такие искренние, бескорыстные люди, отдающие в те суровые, голодные военные годы последнее что имели!
Закончив ужин и понимая, что всё это значило для нас, мы с чувством глубокой совести и благодарности взялись из своих сумок отсыпать кукурузное зерно – справедливую долю для нашей бабушки Матрёны. Видя это, она осторожно подошла ко мне и настойчиво произнесла:
– Этого делать вовсе не надо, Прасковья. Вам трудней, и это я вижу! Лучше пожелайте мне здоровья и, если удастся, иногда навещайте меня, – с этими словами она принялась хлопотать, как бы нам лучше устроить ночлег. Наконец, всё обошлось благополучно, и вновь нам досталась для ночлега прежняя крайняя хата.
– Признаюсь, – произнесла про себя Прасковья Николаевна, – я была очень рада тому, что случайно встретилась этими замечательными пострадавшими женщинами – с Надеждой Степановной и её младшей сестрой Галиной. И всё это происходило в середине сентября 1942 года.
В ночной тишине, под крепкий сон моего брата Григория, я внимательно, не отрываясь, слушала рассказ о нелёгком жизненном пути этих двух, обиженных жизнью, людей:
– Жили мы до войны в маленьком рыбачьем посёлке Журавушка под Таманью. Ещё в детские годы нашего отца Степана Захаровича Плетнёва забрали на германскую – так больше мы его и не видели. Вот и жили мы с матерью втроём, едва сводя концы с концами. Особенно стало худо в 1939-1940-х годах. Многих наших рыбаков из нашего небольшого посёлка взяли на финскую войну. Не выдержав трудностей, наша мать, наконец, собрала последние вещи и подалась на соседнюю Украину обменять их на продукты. Но пропала без вести. Теперь нам с сестрой Галиной без родных и близких стало ещё тяжелей. Работы не было. Наш посёлок окончательно захирел, и нам ничего не оставалось, как податься в чужие края. Так мы, по отеческому совету стариков-соседей, перебрались поближе к Анапе, в совхоз имени Молотова. Слава Богу, мы кое-как смогли устроиться на совхозную ферму, жизнь наша стала понемногу выравниваться. Появились подруги, а совсем невдалеке от нас, в соседнем переулке, проживала наша добрая знакомая Агриппина Кузьминична Мирошниченко с мужем. Надо сказать, люди они были хорошие, искренние. Видя наше трудное положение, на первых порах постоянно помогали нам, чем могли, и мы по сей день искренне благодарны им за это! Но, к нашему несчастью, началась война. Известия с фронта приходили всё хуже и хуже. Наконец, немцы появились уже у стен Анапы.
Время было настолько тревожным, что мы с сестрой не знали даже что нам и делать? На помощь пришла наша знакомая. Однажды, видя наше смятение, Агриппина Кузьминична позвала нас к себе и назидательно произнесла:
– Вот что, мои подруги Надежда и Галина, Скоро здесь будут немцы. Пока они вас, молодых женщин, не угнали ещё на германскую каторгу, то бегите скорей, как и мой муж, в гостагаевские леса помогать партизанам! – Затем, окидывая нас своим мягким взглядом, добавила более серьёзно. – У вас что, маленькие дети? А там вы, наверняка, будите нужней. И запомните накрепко – никому ни в чем не открывайтесь в это смутное время, ели желаете остаться в живых. – Да, мы в скором времени конкретно убедились, что она совершенно права.
В хуторах и станицах края уже кое-где стали появляться беженцы с оккупированных врагом районов, рассказывающих о зверствах немецко-румынских оккупантов. И мы, по совету Агриппины Мирошниченко, приняли окончательное решение – перебраться на время оккупации в гостагаевские леса, в район Тёмной Гостагайки.
Была у нас в станице одна знакомая подруга, даже приглашала как-то, и мы решили отправиться к ней, не мешкая и не теряя времени. – Тут Надежда Степановна слегка поправила на себе своё старенькое одеяло и вновь тихо заговорила. – Если мне не изменяет память, то по моему её звали Раисой Юрченко. Спасибо ей, она нам очень помогла, найдя нам пожилого толкового провожатого, по имени Савелий Михайлович. С тем, чтобы особенно не привлекать соседей, мы поутру незаметно растворились в лесной чащобе.
Так в конце августа 1942 года мы оказались в глухих лесных урочищах Тёмной Гостагайки.
На первых порах трудно было с жильём – в крутых овражных откосах, меж густого колючего кустарника, с утра и до вечера рыли себе землянку с тем, чтобы хоть как-то прожить суровую зиму 1942 года. Надо было и нас понять, крайне тяжело было с продуктами, но благодаря Савелию Михайловичу, неплохо знающего расположение некоторых лесных заимок и хуторов, мы с сестрой Галиной на брошенных хуторских огородах всё же смогли на зиму заготовить немного продуктов.
Затем Надежда, удостоверившись, что я ещё не сплю, слегка возвысив голос, вновь продолжила:
– Видишь, Прасковья, что сегодня с нами чуть не произошло. Спасибо Вам большое. – Затем тихо добавила, – давай-ка при возможности будем как-то общаться друг с другом, может быть и встретиться-то не придётся, времена-то вон какие, но всё же имей это ввиду, дорогая Прасковья. – Так мы проговорили с ней почти за полночь.
Вдруг на рассвете слышим резкий стук в окно.
– Скорее вставайте, родненькие, как бы к нам не нагрянула беда! – слышим встревоженный голос нашей Матрёны Игнатьевны, – слышите, в полуверсте ниже нашего хутора творится что-то неладное!
Выскочив во двор, мы поняли, что наша хозяйка вполне права – там, где-то внизу, в самом деле шла усиленная перестрелка. Сомнений быть не могло – там враг!
– Здесь дело серьёзное, – глубоко вздохнув, произнёс Григорий, – не иначе, как по лесным тропам уже рыщут немецкие полицаи. Значит, мои дорогие женщины, нам необходимо, как можно скорее уходить отсюда по добру по здорову, и не навлечь на нашу хозяйку напрасную беду. – Затем с сожалением добавил, – а о возврате на кукурузный участок и речи быть не может! – С этими словами все стали спешно собираться в путь-дорогу.
События торопили людей.
– Прасковья! – почти выкрикнула Надежда Плетнёва, – как-нибудь встретимся. Я уже тебе всё объяснила, что, где и как! – С этими словами, ещё раз поблагодарив хозяйку, они бесследно исчезли в лесу.
И мы не теряли драгоценное время, плотно увязывали свой нелёгкий груз, ибо предстояла нелёгкая дорога, да и погода начинала понемногу портиться, что было для нас совсем некстати. На всякий случай попросили у бабушки Матрёны кремень и сухой трут для разжигания костра. Ещё раз сердечно поблагодарив эту добрую женщину, мы быстрым шагом двинулись в обратную дорогу, постоянно определяя своё направление по оставленным нами отметинам.
Пройдя с версту, немного западнее нас, вновь услышали глухие выстрелы.
– Гриша, ты ведь помнишь, что мы где-то здесь переходили какую-то заброшенную лесную дорогу? Как бы мы случайно не наткнулись на полицаев.
– Не волнуйся, Прасковья, мы тоже не лыком шиты, – с этими словами он, слегка привстав на колени, перезарядил свой карабин, и мы вновь двинулись вперёд, осторожно оглядываясь по сторонам и тщательно вслушиваясь в лесной шорох. Так мы шли более получаса.
– Давай отдохнём, Гриша, ты всё же посильней меня, а я уже порядком устала. – Сняв свою нелёгкую поклажу, мы осторожно присели на давно упавший и уже почти сгнивший ствол какого-то дерева.
– Где-то здесь должна проходить та дорога, о которой ты недавно напоминала мне, – тихо произнёс Григорий и вдруг плашмя упал на шуршащие под ногами осенние листья, инстинктивно увлекая за собой и меня. – Лежи тихо, да не вздумай шевелиться, видишь, немцы идут. Если заметят нас, да ещё с карабином – каюк нам! Таскать с собой нас в этих непроходимых чащобах они наверняка не станут – здесь же и расстреляют, – тихо прошептал мой брат, ещё сильнее прижимая меня к сырой осенней земле.
Внизу же, чуть-чуть левее нас, по узкой лесной щебёночной дороге медленно двигалась вооружённая группа румынских полицаев, с огромной серой немецкой овчаркой. «В крайнем случае, – подумал Григорий, – смогу уложить из своего карабина не более 3-х или 4-х фашистов, тогда зря и ходили за кукурузой, да и сестру жаль – жизни ведь ещё не видела!»
Скажу прямо, обстановка создалась для нас совсем никудышная. В эти минуты больше всего мы боялись острого нюха вражеской собаки – именно, в эти секунды наша судьба практически висела на волоске! Скажу более, я вмиг вся вспотела, словно только что выскочила из горячей бани. Вижу, что и мой брат Григорий в не лучшем положении. Так долги показались нам эти роковые минуты! Но, слава Богу, всё обошлось для нас благополучно, и вражеские полицаи, не спеша, словно лесные призраки, бесшумно исчезли за очередным поворотом заброшенной лесной дороги.
– Ты видишь, что со мною, Гриша? – обращаюсь я к своему брату, вытирая своё мокрое лицо, – была бы у меня сейчас в руках пара гранат, я бы не устояла, я бы навела шороху среди этих самодовольных фрицев.
– А если бы и у меня было их несколько штук, то и я бы не лежал сейчас на земле, рядом с тобой, – промолвил в ответ мой брат Григорий.
Наконец, удостоверившись в своей безопасности, мы вновь двинулись по своей прежней тропе, зорко вглядываясь в лесной сумрак.
Где-то высоко между деревьев едва проглядывался скупой дневной свет. Иногда налетали редкие порывы верхового ветра, и лес оглашался загадочным шумом высоких вершин. Порой скрипели и, словно от боли, стонали подгнившие деревья.
Обратный путь давался нам гораздо трудней, ибо шли мы с нелёгким грузом, и надо было нам с этим считаться – впереди ждала нас суровая зима 1942 года.
Привалы становились всё чаще и чаще – мы просто уже устали. Было немного страшновато в этих незнакомых дебрях, но я спокойно шла во след своему Григорию, ибо знала, что в этих опасных местах он один являлся для меня единственной опорой и защитой.
– Думается мне, Гриша, что мы сегодня вряд ли сможем добраться до прежнего заброшенного хутора, – с усталостью в голосе вымолвила я.
– Конечно, Прасковья, об этом и думать-то нечего. Смотри-ка, какая дорога. Не дорога, а сплошной лесной завал. – Проговорил он, с трудом переставляя ноги через давно упавшие коряги, древесные стволы и кустарники. Шли молча. Говорить не хотелось. Наконец, сквозь просветы деревьев явно почувствовалось приближение вечера.
– Наверное, хватит, – устало вымолвил Григорий, с трудом опуская свой нелёгкий груз на густую пожухшую лесную траву.
– Пора и перекусить, – я сама видела, что моему брату приходится нелегко – как ни как, а на его плечах кроме всего прочего груза ещё патронташ да кавалерийский карабин.
Угрюмо роптал лес. Загадочный сумрак, словно тисками, обхватывал нас. Всё реже просматривались кусочки голубого неба – погода портилась, что явно не радовало нас. Сели мы, значит, на первые подвернувшиеся под нас, сухие кочки, развязали заветную котомку со съестными припасами, которую успела нам сунуть в путь-дорогу наша добрая Матрёна Игнатьевна. И мы, молча под вечерний таинственный шорох леса, принялись за долгожданную вечернюю трапезу.
– Гриша, – вдруг обратилась я к своему брату, слегка приподняв свою голову, – помнишь, мы вчера случайно спасли тех двух женщин, что возле кукурузного поля, а сегодня мы сами чуть не попали в такое же положение. – Мне самой стало как-то не по себе от этой страшной мысли, но я всё же продолжила свою мысль. – Если бы этот немецкий пёс вдруг учуял нас, мы бы теперь уже не сидели здесь.
Мой брат, оторвавшись от своего ужина, с недоумением посмотрев в мою сторону, тихо произнёс:
– Вот что, Прасковья, ты конечно права, но брось об этом говорить, да ещё сейчас, под руку. Давай-ка лучше будем думать о том, как нам обогреться, обсушиться, да устроить подходящий ночлег – видишь, как быстро портится погода! – Затем, слегка упокоившись, дополнил миролюбиво. – Ты сама не хуже меня знаешь, что места-то здесь никудышные – волки, шакалы, если зазеваешься, и рысь лесная может кинуться тебе на спину, а то и на кабана-секача можешь нарваться в недобрый час, так что повсюду надо быть крайне осторожным.
Наконец, завершив свой скромный ужин, мы с Гришей, не теряя времени, с пониманием взялись за устройство своего ночлега – оно в лесу вроде и просто, но совсем даже не просто.
В низине близлежащего оврага, что находился совсем невдалеке от нас, мы облюбовали неплохое место, но, прикинув, отказались – уж слишком сыро и прохладно оказалось здесь. Мы вновь взялись за поиск более-менее удачного места, и наш труд не оказался напрасным – невдалеке, под огромным корнем давно вывороченного бурей лесного великана обнаружили, наконец, то, что давно искали.
– Вот здесь-то и обоснуемся на ночлег, место вполне подходящее, – смело заявил мой брат, принимаясь за дело. Нам, живущим в лесных хуторах, не составляло особого труда найти удобное место для ночлега в любую погоду. Но нас подстерегала новая проблема – возможность простуды – это было посерьёзней, а без костра мы были не в силах не только обсушиться, но и обогреться. А заболеть в такое время было бы для нас непоправимой ошибкой, и мы пошли на риск, не смотря на большую опасность.
Вновь спустившись в знакомый нам овраг, мы обнаружили, наконец, то, что искали – громадные кроны близлежащих лесных великанов со всех сторон закупорили большую часть узкого и очень глубокого оврага – это и было идеальным местом для нашего будущего костра.
Быстро горит мелкая сухая трава, схватывая всё новые свежие охапки. Огонь же перебегая змейками, лижет стволы мелкого кустарника. А костёр разгорается всё сильней и сильней, озаряя близлежащие деревья и кустарники.
Наконец, через дрожащее пламя, раздвигая лесную тьму, взлетает вверх сноп золотистых искр, а тени испуганно мечутся вокруг нас с Григорием. И волшебно-призрачным кажется в зареве пылающего костра нависший над нами лес.
А где-то там, высоко наверху, над нашим оврагом вновь зашумел верховой ветер, будто обшаривая заснувшие деревья, а они встревоженные долго ещё продолжали кому-то жаловаться в этом бездонном ночном мраке!
Мы же, не спеша расположившись возле спасительного костра, нехотя обсуждали новости прошедшего дня. Нам впервые сейчас выпала возможность спокойно вытянут свои натруженные за день ноги перед жарким пламенем ночного костра.
– Вот что, Прасковья, вроде и спокойно вокруг, но это вовсе не значит, что я не должен удостовериться в нашей безопасности, – с этими словами мой брат Григорий, словно ночной призрак, бесследно исчез в ночной темени крутого оврага. Чувствую, меня начинает одолевать сон, как вдруг передо мной неожиданно появился он.
– Ну что там наверху? – спрашиваю его полусонным голосом.
– Слава Богу, пока всё нормально, – произнёс брат, бережно укладывая перед собой свой воронёный карабин, затем, видя моё состояние, тихо добавил. – Давай-ка веселей собирать высушенные вещи и быстро наверх – в наше лесное спальное логово.
Стало прохладней. Резкие порывы осеннего ветра вновь напоминали нам о перемене погоды, а склонившиеся над нами деревья, с любопытством продолжали взирать на нас – непрошенных гостей, всё ещё суетившимися под их густыми кронами.
Основательно затушив свой спасительный костёр, в полной темноте, спотыкаясь по крутому склону оврага, мы медленно двинулись наверх. В другое время всё это для нас ничего бы и ни значило. Но сейчас, я честно признаюсь, мы основательно устали. Пока я сидела у кромки оврага, мой Григорий с немалым трудом обнаружил-таки наше лесное пристанище. И вот мы в ней! Наконец, с радостью улеглись на мягкую подстилку из недавно опавших лесных листьев, тщательно прикрыв вход нашей небольшой землянки крепко переплетёнными ветвями. На всякий случай, мой брат уложил рядом с собой и свою заряженную винтовку.
Под напором осеннего ветра ворчливо шумели окружающие нас деревья. Было необычно и немного страшновато, но долгожданный сон всё же не заставил нас долго ждать – ибо сказался нелёгкий дневной переход.
Проснулись мы где-то на рассвете. Не было слышно обычного щебетанья птиц. В воздухе явно чувствовалось какая-то сырость и необычная прохлада – это уже совсем не радовало нас. Вставать не хотелось – всё болело! Но время нас больше не ждало.
– Не гожее дело, сестра Прасковья, – произнёс Григорий, – Как бы погода не испортилась, что нам никак не на руку.
Я сама понимала это. Шагать с таким грузом по лесному бездорожью – задача не из лёгких. «Выдержим ли вообще эти два дня каторжного пути?» – с горечью подумалось мне. Но мы шли и шли под неуютным осенним моросящим дождём сквозь густую лесную чащобу, неутомимо пробиваясь к родному хутору Белокаменка.
Наконец, седьмого или восьмого сентября мы с трудом достигли желанной цели. Сквозь редеющие деревья появились сиротливые хаты нашего небольшого хутора. Мы остановились, опустив свою тяжёлую ношу, и бросили вперёд пристальный взгляд. «Надо здесь быть осторожным, – подумали мы, – возможно там уже полицаи». Так мы с Григорием не менее часа пролежали на сырой осенней земле, пока в дверях нашей крайней хаты неожиданно не появилась наша старшая сестра Оксана. Соблюдая осторожность, решили кинуть ей под ноги первый попавшийся под ноги камень. Слава Богу, заметила и, пристально взглянув в нашу сторону, наконец, признала нас:
– Вы ли это? – радостно воскликнула наша сестра. Лишь сейчас мы поняли, что на хуторе полицаев ещё нет.
А время шло своим чередом, неся с собой свои проблемы, трудности и заботы нелегкого военного времени.
Хотелось бы особо отметить, что мы крайне редко общались с людьми из близлежащих населенных пунктов, поэтому заявившиеся к нам полицаи в середине сентября 1942 года просто не знали конкретных людей, проживающих в нашем хуторе. Это и спасло наших родителей, которых мы тайно переправили к надёжным людям в станицу Гостагаевскую, и нашего родного брата Григория, ушедшего к партизанам. Убедившись в полной нашей лояльности к местным оккупационным властям, румынские полицаи оставили наш хуторок в покое, почти до первых чисел октября.
Вскоре повсюду начались аресты, расстрелы, вплоть до душегубок. Не всем пришлось по душе подобное насилие. Глухая злоба и ненависть возникла у местного населения против своих угнетателей – люди скрытно стали уходить в леса. Уже в начале октября 1942 года стали появляться в Натухаевских и Гостагаевских лесах первые партизанские отряды.
Надо сказать, на первых порах они были малочисленными. Не имея боевого опыта, часто теряли своих товарищей. Этот, на первое время стихийный зов в борьбе с врагом, давал им возможность пройти неплохую практику ведения партизанской войны, а она к тому времени была уже крайне необходимой. Если же учесть ещё и нехватку оружия и продовольствия, то их вылазки имели свою дополнительную актуальность.
Здесь моя собеседница Прасковья Николаевна слегка вздохнула и вновь продолжила своё удивительное повествование. Я был очень внимателен, стараясь не пропустить ни одного её слова. Каждый штрих из её необычной жизни представлял для меня, не прошедшего эту суровую школу жизни, большую ценность и был, практически, неоценим. Это была реальная история тех незабываемых лет!
Население, не выдерживая фашистского издевательства, продолжало покидать свои родные хаты, подаваясь в лес к партизанам. Надо прямо сказать, люди шли сюда вовсе не для отбывания какого-то наказания. Нет! И ещё раз нет! Они были полны решимости жёстко наказать обнаглевшего врага. Бить и бить ненавистную сволочь! Вот в чём был их истинный патриотизм – именно это и поддерживало всех партизан в едином железном кулаке. Да, порой бывали случаи малодушия, но это дело было исправимым, ну а коль предательство не поддавалось исправлению – пускали в расход тут же, без суда и следствия!
Наконец, в первых числах ноября 1942 года в непримиримую войну с оккупантами включились – Щербиновские, Варениковские, Анапско-Гостагаевские и Камышеватские партизанские группировки, нанося врагу ощутимые удары, под непосредственным руководством настоящих патриотов того времени: Приходько К.Г., Терещенко М.Н., Булавенко В.Я. и Егорова А.А. Местная немецко-румынская жандармерия и их прихвостни были уже не в силах сдерживать столь мощную партизанскую силу и вынуждена снимать с действующего фронта регулярные части немецких войск, что крайне озлобляло фашистов. Вот тогда и начались настоящие партизанские сражения не на жизнь, а на смерть! Бои шли с переменным успехом. Наши отряды и группировки, словно разъярённый рой, беспощадно жалили ненавистного врага, постоянно меняя место своей дислокации. Надо честно признать – были потери и у нас!
Наконец, настало то время, которого мы и боялись в последнее время. Рано утром, 3-го ноября 1942 года вслед за румынскими полицаями, вошли в наш Богом забытый уголок, в хутор Белокаменку, настоящие немцы – самодовольные, наглые. Не обращая на нас никакого внимания, принялись выбрасывать из невзрачных хатёнок наш небогатый домашний скарб, втаскивая туда свои ярусные койки, какие-то громадные ящики, да всевозможную утварь. Остальные же солдаты, не теряя времени, тут же под густыми, уже осыпающимися кронами соседних деревьев принялись мастерить свои широкие пятнистые палатки. Задача была ясна – сапёрная и стрелковая немецкая группировка принялась торопливо сооружать опорную точку для борьбы с местными партизанами. Какой-то высокий их начальник на ломанном русском языке сообщил нам:
– Мы бы от вас давно избавились, но вы на какое-то время будете нам нужны для хозяйственного обслуживания.
Хотелось бы дополнить, что мы, как женская сторона, в кутерьме этих военных действий не представляли для них особой важности: ни обаянием, ни одеждой, ибо ходили мы в невзрачной, поношенной одежде. Но всё же на всякий случай, чтобы обезопасить нашу сестру Оксану, представили их офицеру, что она больна сыпным тифом, и это в какой-то степени уравновесило, если можно так выразиться наши взаимоотношения.
Тут Прасковья Николаевна на миг прервала свой рассказ, вспоминая забытые эпизоды, и вновь продолжила:
– Надо было понять и нас, не хотелось нам бросать свой хутор на разорение врагам. Как я уже напоминала, мне в ту пору было не полных 17 лет. Была я тщедушной, худенькой, да и маленькой, ибо жизнь на хуторе была не лёгкой, и я на многие вещи смотрела тогда уже глазами взрослого человека.
Мы же, выброшенные на улицу, наспех собрав свои нехитрые пожитки, со слезами на глазах спустились в соседний овраг, что возле нашего хутора. Уходить далеко в лес побоялись, как-никак ночь, да и хозяйственный скарб не бросишь на произвол судьбы – с этими мыслями мы и скоротали осеннюю ночь средь кустарников родного оврага.
Немцам и румынам было не до нас – день и ночь рыли они окопы, ходы сообщения, землянки, блиндажи и миномётные позиции. Казалось, закапывались надёжно и навсегда!
Мы же вовсе были не в восторге от такой активной деятельности «пришлых гостей», но реальная жизнь требовала своё – нам нужно было где-то самим жить в эту суровую холодную зиму, и вот, в глухом овраге, пониже немецких позиций, мы взялись за нелёгкое мужское дело – устройство будущего зимнего жилища. Я уже напоминала, мы были не белоручками, уставали, но упорно продолжали своё начатое дело. Наконец, к концу второй недели, всё же нам удалось вырыть в боковом откосе оврага две вместительные землянки – одну для бытового инвентаря, другую для себя – благо материала для окончательной доводки нашего подземного жилища было достаточно в старом хлеве нашего прежнего хутора.
Страница 3 Назад Вперед | |
