| Борис Иванович Надюков.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Уважаемый читатель!
Долгие годы хранил я эту рукопись, не имея возможности подтверждения подлинности фактов и событий, которые день за днём раскрывала в своём повествовании бывшая партизанка – Прасковья Николаевна Колесничук, проживающая в поселке Школьном Крымского района Краснодарского края.
Я наверняка был уверен, что все мои рукописи так и останутся в забвении, если бы не помог случай. В 1990-е годы, находясь и принимая активное участие в Анапском обществе краеведов России, мне посчастливилось встретиться с замечательным человеком – живой участницей партизанского движения в годы фашистской оккупации – Татьяной Петровной Мельничук.
Ознакомившись с моими рукописями, она подтвердила многие подлинные факты тех незабываемых лет, очень сожалея, что не имеет возможности лично встретиться с этой удивительной женщиной. «Надо признаться, события, рассказанные Прасковьей Николаевной, это правдивая история нашего партизанского движения в период оккупации, – заметила Татьяна Петровна, – и сколько же наших безымянных людей были живыми участниками многих партизанских группировок, но, к великому нашему сожалению, мы о них крайне мало знаем, а то и вовсе не знаем за давностью прошедших лет.
Спасибо же этим безвестным героям! Жаль, что их становится всё меньше и меньше, уносящих с собой последние крупицы бесценной истории партизанского движения. Жаль много забытых и полностью утерянных эпизодов, подобно Вашей рукописи, что к большому нашему сожалению обеднило и без того скупые сведения о действиях наших партизан в Натухаевских и Гостагаевских лесах в период Великой Отечественной войны», – с уважением Татьяна Петровна Мельничук, автор книги о партизанах «Только бы помнили Вас живые» (город Краснодар, издательство «Советская Кубань», 1996год)
ПАМЯТЬ О ГОСТАГАЕВСКОМ ПАРТИЗАНЕ
Эта песня посвящается отважному партизану Володе Лебедеву, героически погибшему осенью 1942 года в борьбе с немецко-фашистскими оккупантами.
Где-то за речкой, за Гостагайкой
В хатенке забытой горел огонёк.
Ветер не плачь, милый ветер, не надо,
Не вспоминай тот далёкий денёк.
С раненым другом – родным партизаном
Подолгу мечтали в ночной тишине.
Станичного хлопца ясные очи.
Лик побледневший вспоминается мне.
Припев: Где же окопы и заброшенный домик,
Травою тернистой давно заросли.
Где же мой друг и тот памятный холмик
Святыни войны – уберечь не смогли.
Падают листья в лесах Гостагая.
Ветер осенний стучится в окно.
Ветер, не плачь. Милый ветер, не надо.
Не вспоминай – это было давно.
Где-то за речкой, за Гостагайкой
В хатёнке забытой горело окно.
Осенние листья, не кружитесь над хаткой,
Не засыпайте золотое окно.
Осенние ветры, вы не плачьте над хаткой,
Не вспоминайте – это было давно.
Припев.
В переложении и обработке Бориса Надюкова. Ст.Гостагаевкая, май 1997г.
Шагаю с грустью вдоль траншей, обсыпанных листвой,
Я вижу холмик казака – заросшего травой.
В лесу так тихо, день погас – над Гостагаем свет…
Но не забыть нам, казакам – прошедших трудных лет.
Памяти Володи Лебедева посвящается.
Уважаемый читатель, не было бы этой небольшой повести, если бы однажды со мной не случилось одно немаловажное обстоятельство.
Как-то солнечным августовским днём 1990-го года, в поиске реликвий минувшей Великой Отечественной войны, решил побродить в лесных урочищах станицы Гостагаевской. Кое-где ещё сохранились едва заметные контуры окопов, блиндажей, солдатских землянок, которые плавно и незаметно терялись в окружающей густой лесной зелени. «Да, в этих местах когда-то шли ожесточённые бои с немецко-фашистскими оккупантами, которые, по большому счёту, оставили неизгладимый след в жизненных судьбах наших станичников», – с горечью подумалось мне. И я, медленно продираясь меж кустарниками и стволами осеннего леса, с печалью в душе обходил всё ещё не зажившие раны вражеского вторжения на нашу родную кубанскую землю.
Где-то там, высоко, на верху слегка пронёсся верховой ветер, словно обшаривая уже начинающую желтеть листву. И вновь – тишина. Вскоре, между стволами деревьев появились редкие прогалины, и я неожиданно очутился на кромке небольшой лесной поляны, окаймлённой с северо-востока глубоким, заросшим оврагом. На самом краю этой лесной опушки, возле груды, заросшей бурьяном, камней, и с трудом обозначающей какое-то давно забытое строение, одиноко сидела пожилая женщина, с уже наполовину наполненной корзиной свежих лесных опят.
Была она небольшого роста, худощава. Её строгое серьёзное лицо, обветренное временами житейских испытаний, говорило о том, что в жизни ей приходилось нелегко. Вокруг её грустных карих глаз пролегла сеть густых морщин. Одета скромно, но чисто и опрятно.
Признаюсь, мною вовсе не двигало какое-либо любопытство. Вовсе нет! Мне хотелось поговорить с этим человеком, просто так, когда люди, совершенно случайно встречаются друг с другом в необычной обстановке. Скажу честно, как-то было не совсем удобно беспокоить старого человека. Но по своей любознательности, пересилив себя, всё же спросил её:
– Уважаемая гражданка, как же Вы не боитесь уходить от своего родного дома так далеко, да ещё в таком возрасте, ведь и заблудиться то недолго?
Выдержав паузу, она тихо ответила:
– Это я-то заблужусь? Во-первых, я живу совсем рядом, вон за тем небольшим перевалом, в посёлке Школьном. Во-вторых, эти места мне хорошо известны ещё с юности. Так что Вы, молодой человек, можете обо мне не беспокоиться!
Затем, слегка повернувшись ко мне, она спросила:
– Как же Вы сами очутились-то в этих местах? Я что-то не припомню Вас, и никогда здесь не встречала. Небось издалека?
Отвечаю ей:
– Нет, я живу в станице Гостагаевской, и не очень-то давно.
– Понимаю, понимаю, – снисходительно произнесла она. – Ну, так что же привело Вас сюда в эдакую даль, коль у Вас и корзинки-то нет в руках?
Вижу, что и она не прочь поговорить со мной:
– Знаете, – осторожно заметил я, – мне бы хотелось подойти к Вашему вопросу немножко издалека:
Родился-то я на Волге, – начал я, – ещё мальчишкой пришлось самому испытать и голод и холод суровых военных лет, поэтому мне вовсе была не безразлична горькая судьба этого края в те далёкие годы вражеской оккупации. Вот я и решился, наконец, пройтись по местам минувших сражений Великой Отечественной войны.
Так, в августе 1990-го года, я впервые встретился с удивительной женщиной тех далёких фронтовых лет – с Прасковьей Николаевной Колесничук. Было видно, что она уже давно не беседовала с кем-либо на эту тему. Не иначе, как ей хотелось высказаться, словно кому-то пожаловаться на свою горькую послевоенную судьбу и вновь вспомнить свои нелёгкие, былые фронтовые годы.
В густой зелёной купели, находящегося за спиной леса, по-прежнему слышалось щебетанье всевозможных птиц, а в ярких утренних лучах августовского солнца всё ещё продолжали цвести изумрудом капли утренней росы на листьях густой подножной травы.
Всё вокруг радовалось жизни, жаль только, что беспощадное время не оставило для этой пожилой женщины ни радости, ни прежнего здоровья, кроме оборванных лепестков воспоминаний:
– Привела нас сюда нужда довоенных лет из соседней Украины, устроились было в посёлке Школьном, но дело там не пошло, и решили мы, наконец, устроиться в своём небольшом хуторке Белокаменке, – так начала свой рассказ моя собеседница.
Мне было очень интересно, что предо мной находится непосредственный живой свидетель тех далёких фронтовых лет, познавший на себе нужду и горе немецко-фашистской оккупации. Не менее важным было и то, что эта пожилая женщина все эти годы находилась в непосредственной близости очень важных событий партизанского движения, и не только в окружающих лесах посёлка Школьного, но и в глухих урочищах станицы Гостагаевской. Для меня это было важной находкой, и мне неожиданно представилась возможность поближе узнать подробности тех незабываемых лет.
– Уважаемая, Прасковья Николаевна, если в то суровое время Вы находились здесь, на своём хуторе, было ли Вам что-либо известно о боевых действиях партизан в Ваших лесных урочищах?
Она слегка задумалась, по всей видимости, вспоминая детали прошедших лет, затем, слегка обернувшись ко мне, издалека начала свой необычный рассказ:
– Как я Вам уже говорила, что все события тех военных лет никак не могли обойти и нас, простых людей, с трудом переживших фашистскую оккупацию. А времена-то были очень трудными. Как станичники, так и хуторяне были крайне обеспокоены и напуганы происходящими событиями. Беспощадная борьба с партизанами, которые отвлекали у фашистов значительные силы с действующего фронта, крайне раздражала немцев. В станице и по окрестным хуторам с жёлтыми повязками на рукавах рысками озверевшие полицаи, повсюду выискивая партизан и их возможных пособников.
Как в посёлке Школьном, в станице Гостагаевской, так и по лесным хуторам полным ходом трясли почти каждую хату, залезая на чердаки, в подвалы, во все хозяйственные помещения, сараи, постройки, вскрывая полы, вороша сено и протыкая их острыми вилами. День и ночь происходили облавы, аресты и по делу и без дела, затем вели на расстрел, порой применяя безжалостные душегубки, тайно увозя обречённых в их последний путь! Эхо этих жестоких событий никак не могли обойти не только близлежащие населённые пункты, близлежащие хутора и одинокие лесные заимки, но и наш небольшой, незаметно прилепившейся к глубокому оврагу, хуторок Белокаменку. Надо особо отметить, что при встрече в лесу все боялись друг друга. Никто не мог даже предположить, чем может кончиться эта неожиданная встреча. Повсюду люди голодали. Вражеская оккупация всё жёстче и жёстче давала о себе знать. Как уже упоминала, ночные облавы, расстрелы порой ломали души и сознание неустойчивых людей. Они просто, не выдерживая столь сурового жизненного испытания, становились на путь откровенного предательства!
Горек был их хлеб. Они неустанно, словно лесные волки, шныряли по хуторам, лесным заимкам, порою по непроходимым лесным тропам в поисках партизан. В каждом, случайно встреченном человеке, они видели партизана или их пособника и напрямую вели в отделение гестапо, которое находилось в ту пору в станице Гостагаевской. Было крайне обидно, что предателями были свои родные станичники и хуторяне, которые при встрече в лесу прикидываясь случайно заблудившимися, рассказывали вполне реальные истории о том, что они тоже терпят гнёт фашистской оккупации, будто бы разыскивая в лесу своих родных, и желали бы так же вступить в партизанский отряд, чтобы вместе мстить ненавистному врагу. Очень сложно было вовремя отличить своего от предателя. Это была большая беда тех времён. Именно из-за подобных курьёзов напрасно гибло немало честных патриотов, желающих искренне помочь своим лесным братьям.
Замечаю, что моя собеседница слегка утомилась. Затем назидательно дополнила:
– В момент тяжких испытаний, не все люди могут выбрать наиболее правильное направление своих действий, или правильно осознать свой поступок, ибо инстинкт самосохранения порой толкает человека на путь наименьшего сопротивления. Именно на этом отрезке времени и происходит моральное и духовное падение человека. А такое безволие вовсе не оправдывает человека!
Затем, вновь посмотрев в мою сторону, она серьёзно произнесла:
– Какими же ещё конкретными событиями и фактами тех времён смогу дать Вам исчерпывающий ответ на Ваш не совсем простой вопрос?
Так вот, вся местность ниже нашего хутора Белокаменка в направлении Тёмной Гостагайки, Нижнебаканки и Натухаевки пересечена крутыми рельефными изломами, глубокими петляющими оврагами, сплошь заросшими густыми лесами, всевозможным молодняком, порой непроходимым кустарником. Даже местные старожилы с немалым трудом могут ориентироваться в этих труднодоступных местах. Именно эти лесные урочища и являлись главной базой многих партизанских группировок в те суровые времена. С тем, чтобы в целях безопасности не концентрировать значительные силы в одном месте, их разместили в радиусе 3-х – 4-х километров. Был необходим тактический расчёт. В этих местах дислоцировалось почти шесть партизанских отрядов численностью до 300 человек. Хотелось бы отметить, что на первых порах действительно эти группировки были ещё малочисленными, не хватало оружия, боеприпасов, но по мере боевых вылазок группировки мужали, набирались опыта, боевого мастерства и обзаводились оружием и боеприпасами – в этом была их возрастающая сила. Был жёсткий приказ, вплоть до расстрела – не иметь никаких связей даже со своими близкими, родными или родственниками, с тем, чтобы в корне не погубить партизанский отряд, а примеров тому было не мало. Вот почему немногие знали о конкретном местонахождении лесных партизан.
Спустя немало лет после окончания Великой Отечественной войны память о них как бы стушевалась и поблёкла, словно их и вовсе не было, будто они вели маскировочный образ жизни, а не боевые действия. Я твердо заявляю – НЕТ! – уверенно произнесла Прасковья Николаевна. – Это было глубоко ошибочное мнение некоторых несостоятельных людей, которые не хлебнули в те военные годы настоящего горя, живя, пресмыкаясь перед фашистскими полицаями! Нет! Это были сплочённые боевые группировки отважных партизан, которые своими конкретными боевыми делами основательно громили фашистскую нечисть!
Вот яркий пример. Невыдуманный герой тех лет – Егоров Александр Алексеевич, возглавивший Анапско-Гостагаевский партизанский куст. Истинным героем тех лет был Приходько Кузьма Григорьевич, который, преодолевая немыслимые трудности и рискуя своей собственной жизнью, организовывал Варениковский, Камышеватский, Щербиновский, Анапско-Гостагаевский партизанские отряды, которые конкретно громили врага и с помощью своей рации имели прямую связь с Большой Землёй. Это уже о чём-то говорит. Вышеуказанные отряды и группировки вели активные боевые действия, а именно: минировали дороги, ведущие в станицу Гостагаевскую, в станицу Натухаевскую; выпускали листовки с правдивыми сведениями о фактическом положении на фронтах Великой Отечественной, взрывали транспорт врага и мосты, тормозя этим движение оккупантов к передовой линии фронта. Захватывали вражеские обозы с продовольствием и вооружением, уводя их к своим скрытым партизанским базам. Жаль, не смог уберечься атаман станицы Анапской – Жук Алексей Саввич. Был он безжалостно повешен фашистами у взорванного им моста возле своей станицы, с надписью на груди «За связь с партизанами». Вот она, живая реальность тех суровых военных лет, это не маскировочный образ жизни партизан, а их конкретные боевые дела!
Хотелось бы дополнить следующее – жизнь под немецкой оккупацией была столь невыносима, что некоторые люди из близлежащих населённых пунктов и хуторов, бежали из этого ада даже в верховья Тёмной Гостагайки, и жизнь этих нечастных людей была трудна и горька. Рыли землянки с большой осторожностью, подальше от чужих глаз, в откосах крутых, заросших оврагов.
А где-то там, в небесной синеве или за пасмурными дождливыми облаками с надсадным рёвом шли на Восток нескончаемые эскадрильи вражеских бомбардировщиков, топить в беде и крови сёла и города родной Кубани. Непрошенной гостьей нависла над нами эта страшная война.
Зимовка в этих примитивных землянках была крайне трудна, если и не продували холодные верховые зимние ветра, то сильно донимали постоянные осенние дожди, с их бесконечной слякотью. Но одна серьёзная беда повсюду преследовала этих людей – трудно было с пропитанием! Была слабая надежда, на брошенные хуторские огороды, где кое-что ещё могло и остаться, но это всё, в конечном счёте, не могло спасти вынужденных беглецов. Ещё хотелось бы добавить, что эти люди, чувствуя неизбежность следующей зимовки, на своих крохотных лесных полянах и пятачках, тайно от чужих глаз, разрабатывали, чем могли, участки лесной земли с тем, чтобы окончательно не умереть с голода!
Я с большим вниманием, словно исповедь, слушал бесценную информацию о тех прошедших военных годах, которые будто страшная гроза, пронеслись над этим лесным краем. Наконец, выждав небольшую паузу, вновь решился задать ей следующий вопрос:
– Как же всё-таки сложилась Ваша дальнейшая судьба в те первые месяцы неожиданной оккупации?
Прасковья Николаевна долго молчала, словно забыв о том, что я нахожусь рядом с ней, затем, слегка вздохнув, вновь повела меня по житейским ступенькам своей нелёгкой судьбы:
– Видите, вон там, за небольшим перевалом – посёлок Школьный, внизу же станица Гостагаевская. Места, как сами видите неплохие, да и край то здесь благодатный.
Видно, этой пожилой женщине самой хотелось вспомнить прежние, былые годы, тем более она сейчас сама находилась именно там, где был когда-то её прежний хутор, и где прошли её незабываемые юные годы.
– Знаете, – вновь продолжила она свой прерванный рассказ, бросая свой светлый взор куда-то вдаль. – Жили мы на этом хуторе, как и повсюду, не в богатстве, но сносно. Имели, хоть и небольшой, но всё же свой участок земли, который с немалым трудом отвоевали у соседнего леса. Кроме всего были и свои небольшие промыслы – в небольших самодельных печах выжигали камень-известняк, благо дрова были рядом! Всё это для нас являлось немалым подспорьем. Так бы мы и жили, если бы не нагрянула эта война. Думали, авось обойдёт нас стороной, но нет! Пришла она к нам проклятая во всей своей правдивости и жестокости.
Тут моя собеседница слегка вздохнула, поставила поближе к себе свою небольшую корзинку и, не спеша, продолжила:
– В последних числах августа 1942 года, под непрерывный грохот артиллерийской канонады и беспощадной бомбежки, прокатилась через нас лавина войны, но благодаря тому, что мы, по счастливой случайности, оказались вдали от крупных дорог и населённых пунктов, она прошла мимо, не особо-то и задев нас. Мы были свидетелями лишь нескольких отступающих группировок наших красноармейцев. Но самая большая беда поджидала нас немного позже – за основными силами фашистских регулярных войск, словно чёрная саранча, надвигалась немецко-румынская полевая жандармерия. Их основной целью являлось – насаждение своего порядка, угон наших людей в подневольное рабство, тотальный грабёж наших захваченных территорий, беспощадная борьба с лесными партизанами. Во всех крупных населённых пунктах уже свирепствовал фашистский террор. Пощады не было никому.
Утерянные же в лесах одинокие хутора и небольшие заимки, пока не представляли для этих варваров особой ценности. Вот потому-то и решили мы этим как-то воспользоваться, и, если будет такая возможность, то немного пополнить к зиме свои скудные запасы продовольствия. Нам было известно, что на некоторых, оставленных людьми хуторах, возможно, остались брошенные огороды. И вот мы в конце августа месяца всё же решили с братом Григорием, не медля двинуться в путь, оставив на хуторе отца с матерью, старшую сестру Оксану, да жену Григория – Наталью.
Начало сентября 1942 года было сырым и холодным. Повсюду чувствовалось явное приближение осени. Хотелось бы напомнить, что большую часть своих зимних запасов мы были вынуждены отдать отступающим красноармейцам, оттого у нас и возникла эта проблема. Но это было не самым главным. Мы с братом боялись нарваться на фашистов. Надо сказать, что дорога по лесному бездорожью по этому случаю ожидалась для нас нелёгкой, да и погода была скверной – постоянно моросил мелкий осенний дождь. Поэтому наступление столь прохладной погоды в данное время года было для нас вовсе некстати.
Но голод-то не тётка. Желая опередить полицаев или их приспешников, пока они не успели ещё добраться до нашего хутора, мы, не теряя времени, направились с Известковых печей через довольно широкое плато Лысой горы вниз, в сторону Тёмной Гостагайки – это было 30 августа 1942 года.
Добраться же до ближайшего знакомого нам хутора и, если бы к нему идти знакомой тропой, для нас не оставило бы особого труда. Но когда на лесных тропах, как я уже упоминала об этом выше, в любой момент могли появиться вражеские лазутчики, а возможно и полицаи – для нас это было крайне опасно! Наконец, мы в пути. Идём, практически, напрямик по сплошному лесному бездорожью, с трудом спускаясь, а затем вновь карабкаясь вверх через глубокие овраги, сплошь заросшими густым, непроходимым лесом и кустарником.
С низкого хмурого небосклона, с понурых, начинающих уже сбрасывать листья, деревьев, моросил на нас мелкий, нудный осенний дождь. Не было даже слышно лесных птиц – было тихо, неуютно, всё замерло в густом лесном сумраке. Теряя драгоценное время, через каждые полчаса, всё же мы делали вынужденный привал. «Знаешь, Гриша, - тихо обращаюсь я к своему брату, что-то мне всё это не нравится. Не дай Бог, нарвёмся случайно на какого-нибудь вооруженного дезертира, нам с тобой и защититься-то нечем. Было бы хоть какое-нибудь старенькое ружьишко, всё было бы веселей. Даже ведь и этого нет!» Так мы в молчании шли некоторое время, затем Григорий тихо сказал: «Знаешь, Прасковья, ты думаешь, я сам не понимаю этого. Понимаю! Но нельзя же из-за этого возвращаться обратно домой. Что будем делать без продуктов? Не думаешь ли ты, что наступившая весна чем-либо обрадует нас? А вот насчёт ружьишка ты права, без него в лесу, тем более в это неспокойное время, действительно опасно!» Так, вторя тишине леса, мы молча продвигались вперёд.
По еле знакомым лишь нам приметам и некоторым ориентирам, мы, наконец, наткнулись на небольшой хуторок, который был расположен чуть-чуть юго-западней района Лысой горы.
Приближаясь всё ближе и ближе, к своему ужасу, мы стали невольными свидетелями тягостной картины – кругом просматривались ужасающие следы вражеской бомбардировки и артиллерийского огня. Было видно, что вырытые в спешке, неглубокие окопы не смогли в достаточной мере помочь нашим красноармейцам. Лавина огненной смерти прошлась по совершенно незащищённому лесному хутору, и это решило всё – от людского жилья остались лишь груды развалин. Разрушенные стены и фундаменты прежнего хутора. Обугленные коробки окон, дверей и всевозможной нехитрой домашней утвари были разбросаны вокруг на много аршин. Эту печальную картину довершала разбитая кровельная черепица, битый камень, да саман. Метрах в пятидесяти от нас, словно раскинув свои сломанные руки, предстал пред нами в дребезги расщеплённый фруктовый сад. Совсем невдалеке – повалившиеся стойки и плетень бывшего стана для скота и лошадей. Здесь же брошенный хуторской колодец, с сиротливо покосившимся деревянным срубом. «Где же хозяева?» – с болью в сердце подумали мы, с горечью обходя это печальное зрелище.
Отдавая дань прежним жильцам этого небольшого хуторка, мы, наконец, спохватились о цели нашего путешествия. Прошлись по ближним и дальним огородным участкам, но всё было напрасно – здесь уже побывали какие-то люди, и мы явно опоздали.
Не успев подытожить свои неважные результаты, как вдруг нас начала накрывать тёмная, промозглая ночь, ничего хорошего не сулящая нам. Прикинули, мы значит, с Григорием, что ночевать-то нам практически и негде – кругом развалины. Но мы, хорошо зная местный быт хуторян, всё же решили поискать что-либо подходящее вокруг бывших хат… и не ошиблись. Невдалеке, под покровом близлежащего леса, за небольшим заросшим бугром, мы обнаружили, как и везде здесь водится, покосившийся свиной саж с курятником, что нас крайне ободрило. Было видно, что здесь уже давно не водилась ни птица, ни домашняя животина, но зато мы имели прекрасную возможность спокойно скоротать здесь эту ненастную, дождливую ночь. Конечно, нам бы хотелось после столь продолжительного изнурительного пути развести хотя бы небольшой костёр, с тем, чтобы слегка обогреться, обсушиться. Но об этом на данный момент не могло быть и речи – нам вовсе не хотелось искать себе каких-либо дополнительных приключений, и наши несбыточные желания тихо погасли в хмурой осенней сырой ночи. Наскоро перекусив, мы, наконец, улеглись на дощатый пол, тщательно зарывшись в сухую пшеничную полову наполовину с соломой. Даже не верилось нам, что мы оказались в эдакую промозглую ночь именно здесь, за убогими стенами этого случайного жилища. Ревел и стонал неугомонный осенний ветер, пугая нас стуком веток соседних деревьев.
Где-то там, внизу, в глубоком овраге, словно в преисподней, нудно выл не то волк, не то голодный шакал, а потоки всё усиливающегося дождя монотонно продолжали хлестать по дощатым стенам и соломенной крыше нашего «райского шалаша».
Долгое время холодная ночь не желала отдавать свои права наступающему дню. Но неумолимый рассвет настойчиво рвался в узкие щели нашего убежища. Наконец, ветер стих. Средь низких рваных туч стали явно просматриваться проблески голубого неба.
– Да, день обещается быть хорошим, – с радостью произнёс Григорий, вглядываясь в светлеющий горизонт, – нам с тобой, Прасковья, предстоит сегодня нелёгкий день. Я когда-то бывал в этих краях, и мы вновь можем испытать своё счастье, ибо наши дорожные сумки по-прежнему пусты. Да, ещё одно – надо нам быть крайне осторожными, уж об этом тебе не стоит напоминать постоянно, не маленькая!
Слегка перекусив оставшейся снедью, мы, раздвигая ветви и кусты лесного кустарника, медленно двинулись с Лысой горы вниз, в широкую пойму Тёмной Гостагайки. Где-то там, вдали, в утренней дымке притаилась станица Гостагаевская. Глухие бомбовые удары, продолжая сотрясать близлежащие окрестности, уходили всё дальше и дальше на восток. Это пугало и подстёгивало нас. После очередного недолгого отдыха мы вновь окунулись в лесную глухомань. Глубокие расщелины, овраги, уводящие неопытного человека неведомо куда, были коварны и опасны.
Страница 1 Вперед | |
